Только шагни куда-нибудь за Новое Девяткино - и свежесть травяная, муравьи под ногами; как зачарованный, смотришь в костер и становишься легким, улыбчивым, не значащим ничего - просто дышишь.

     

     В детстве три летних месяца я проводила в деревне. Какое благо - понимаю только сейчас. Теперь старый дом с выцветшей краской, баня, маленький двор за калиткой - только на фотографиях, простых, пленочных. 

     Одуванчики - любимые майские цветы. Столько памяти детства: бескрайнее желтое поле, ни капли другого цвета. Ломаешь стебель, в месте слома - белый сок, одуванчиковое молочко. Прикладываешь к рукам - остается влажный кружок, мгновенно становится коричневатым. Все руки в печатях. Мама ругает - слишком много трогаешь, уже сыпь началась. 

     Плетешь венки, рвешь букеты, собираешь желтые головки для медового варенья. Сама с собой играешь в игру "кофе-чай-молоко": загадываешь напиток, раскрываешь закрытые головки у основания и смотришь на цвет семян - угадала или нет? И грустишь, так грустишь, когда последние побелевшие пушинки улетают от ветра. Это ведь самые красивые цветы умирают. А на улице только май, впереди еще целое лето.

     Пучково - деревня в Ивановской области, которую не найти в интернете. Ищу хоть что-нибудь. Река Теза - есть, течет еще, несет мутную водицу вдоль песчаных и поросших травой берегов. Река была местом важным, с ней сталкивался непременно. Чтобы доехать до деревни, выезжали из Иваново автобусом до Шуи, там пересаживались и ехали дальше, трясясь на разбитых дорогах, засыпая от духоты и пыли. Приезжали в поселок Зеленый Бор, на остановку возле Егорьевской ткацкой фабрики...

     Ищу - Егорьевская фабрика. Метка стоит где-то в Екатеринбурге, а адрес ивановский. Ничего не понимаю. "Закрыто навсегда или не существует", сообщают карты Гугла. Первый раз в жизни сообщаю картам об ошибке. Перетаскиваю маркер, пусть и мертвый, в Зеленый Бор Ивановской области, рядом с крутой извилиной русла Тезы.

     У фабрики через реку - по временным хлипким мосткам или - что, конечно, веселее - на пароме. Все погружались, тетки с велосипедами и корзинами, дети, городские сыновья и племянники, бабули в нарядных косынках, мужики тянули по веревке. Пару раз переправлялись рано утром на лодке. А после переправы шли пешком больше двух километров полем, мимо озера, лесом, снова полем... Казалось - долго, тяжело. Дом наш крайний был, виднелся издалека.

     Магазина не было. Два раза в неделю приезжала автолавка - грузовик тентованный сигналил, останавливался посередине деревни. Пропустил клаксон - останешься без продуктов. Привозили самое необходимое, иногда что-нибудь вкусное - виноградный газированный пунш, мороженое в стаканчиках или сладкую воздушную кукурузу в большом пакете.

     В лес ходили рано утром, повязывали платки, доставали большие сапоги, шли далеко. Свои "места" никому выдавать было нельзя. Где растут лисички и подосиновики, а где одни волнушки да сыроежки? К реке - купаться. Это снова к фабрике - там и песок мягкий, и мальчишки постарше из поселка... Было место поближе, но илистое, в зарослях, берег неуютный. И всегда - ни души.

     ...Впереди долгий вечер, слова тают, ветки хрустят в огне. Морщится туман, в волосах оставляет влажную муть. Я встаю и иду, ступни мои - лепестки, обнимают почву, молодая крапива щекотит умытой лапкой щиколотки.
     
     За забором весна, за забором легчайшая темнота, почерневший день, непроглядная даль, дорога из двух колей. Вдалеке пруд с деревянными мостками, там лягушки поют всю ночь в тишине. Мы, дети, сидим на старом матрасе у огня, смотрим на легких и смелых мотыльков. Уха с крупными кольцами лука и мягкими кусками рыбы давно съедена, слипаются глаза. Скоро пойдем в дом.

     Утром будет молоко в трехлитровой банке у парадной двери, оставим тридцать рублей, заткнем за косяк, продавец заберет. Как он возит бидоны с крышкой на велосипеде, не спотыкается, не расплескивает?.. К вечеру будем ложкой есть сливки, наползет сантиметров пять наверху банки. Мама растирала свежую клубнику с сахаром, клала по ложке на кружку молока. Это был наш деревенский коктейль - с маленькими косточками и таким запахом, какого не добьются никогда производители клубничных йогуртов или гигиенических помадок.

     На огороде - поливать огурцы, полоть едва взошедшую морковь, ловить малину в высоких кустах, залезать на яблоню, собирать колорадских жуков, рвать смородиновые листочки для засолки. Тогда казалось - кому они, эти соленья, закрутки, эти мешки с картошкой? Думалось, я-то в деревне жить не буду, у меня дела поважнее в городе. А теперь думаю - а есть ли важнее? Труд на земле, труд до седьмого пота - такой благодарный. Полный своих секретов. Деревенская жизнь - красивая, простая и бесхитростная. Вот еда, вот дорога, вот дом - чего еще надо? Вот лес и река. Город - что-то далекое, большое, где никто не слышит себя, где спешат осуетить каждый день.

     В городе исчезли скамеечки у подъезда, не смотрят в глаза соседу. А в деревне ты на виду, во весь рост, потому что рядом. В деревне сложно предаться погоне за деньгами. Нет их ни у кого, чтобы ими кичиться, чтобы копить. Скромно, тихо.




     Соседняя деревня Ходилки съедена пожаром - плохо помню, так ли оно было на самом деле. Но были заколоченные ставни, косые стены, страшно сгорбленные заборы и черные сваи - это мы видели, когда гуляли. А в Аристово несколько улиц, дома красивее, живут гуси и утки - у нас такого нет. Еще там есть корова, есть семья, которая разводит пчел. На окраине валяются бетонные кольца, остались после обустройства колодца. Залезаем в них, сидим, играем во что-то. А потом бежим босиком по мокрой дороге и кричим от страха - гроза гремит, трещит молния в небе белым пауком.

     Страх был здесь близким, неприкрытым, рождался мгновенно и чисто. Уж ползет по воде. Шершень гудит у окна. Черная, сырая темнота в сарае. Летучую мышь в наших сенях до смерти заклевали ласточки, защищали гнездо. Коту в мясо разодрали лапу злые деревенские коты. Мальчик задирает мне юбку и запирает в комнате. В трескучую грозу уходим на терраску, где нет розеток, сидим вместе с мамой.

     Это не была колыбель природы, райский уголок детства. Не те картины из советских фильмов, где все, счастливые, едут на сенокос, смеются, играют лихие песни на гармошках. В деревне были свои сплетни и заговоры, свои пьяницы и те, кто отсидел. Была жестокость. И с природой были границы, перехода которых она не прощала - страшные болота, тинные берега, дремучий лес.

     Но было в этом всем что-то очень естественное, до прозрачности ясное. Здесь понимали, как мало нужно для того, чтобы дышать. Как жить, чтобы выжить.

     И я думаю, какой же большой путь прошли люди, чтобы садиться на работе в офисное кресло, покупать в ближайшем магазине свежий хлеб и заморские оливки, вечером посмотреть фильм, который снят на другом конце мира, переведен, озвучен и транслируется каким-то неведомым образом... Осознаешь вдруг, какую сеть мы выстроили, сколько тысяч каналов, сколько слоев нанесено на это бесхитростное хозяйство, чтобы родилась архитектура, искусство, каким мы привыкли его видеть. Чтобы началась грамота, наука, образование. Лаборатории, университеты, театры, больницы, благотворительные организации.

     И наша идеально-гладкая, как белый стол из Икеи, поверхность городской жизни.

     А копнешь - все тот же перегной, пожухлая трава, розовые пузики червяков.

     Беречь память. Открывать, что жизнь бывает - у кого-то, и у меня бывала - другой.

     ...Теперь здание Егорьевской фабрики, видимо, заброшено. Место, почти полностью стертое из сетевой памяти. Я попробую сохранить здесь. Нашла чужое фото.