Лица из Черной шкатулки

by - 12:29

(для литературно-публицистического проекта "Терракота")

     В детстве книги любятся разные - и необъяснимо. Одна - обложкой, другая - картинкой где-то посередине, третья - короткой, въедливой строчкой. Родители покупают их детям, и не знают, какие мы запомним.


     Эта книга стояла дальше и выше других на полке. И откуда взялась она, никто в семье уж не помнит. Но саму ее - не забыть.


     Обложка? Сплошь черный коленкор, мелкое плетение. Картинки? Крупные черно-белые фотографии детей, стариков, солдат, руин, человеческих лиц. Строчки? Баллады, записанные белым стихом.







     "Однажды я встретил худенькую, темноволосую девушку... В руках она держала черную шкатулку, перевязанную тесемкой.

     - Вместо сумочки я ношу с собой весь свет, - сказала она....


     ...она раскрыла черную шкатулку. В ней оказались фотографии. Ничего, кроме фотографий. Женщина, и стена, и негритянская мадонна. Еврей, выбирающийся из люка на варшавскую мостовую. И немец, который чистит пулемет. И старичок-китаец, который впервые в жизни едет поездом. И дети...


     ...Лицо за лицом, и все смотрели прямо в глаза. То были лица наших братьев, наших товарищей. Лица, увековеченные светом и вместе с тем пронизанные тьмой, лица с глазами, распахнутыми настежь, точно окно, за которым кто-то умер, с опущенными уголками рта, с морщиной, не желающей смиряться, лики святых, наемников, замученных, тюремщиков, судьбы в потоке света и тени, черно-белые баллады.


     - Как страшно, - сказал я девушке, - кричат эти глаза! Как страшно, - сказал я ей, - что их уста молчат…     


     - Возьмите их к себе, - сказала девушка, - возьмите их к себе, они и так без крова, растопите печку - или у вас центральное отопление? - и разговаривайте с ними ночью, только, ради бога, тихо, они не переносят шума..."


     Так начиналась эта книга - "Черная шкатулка" чешского писателя Людвика Ашкенази. Она вышла в Чехословакии в 1964 году. Переведенные отрывки печатались в разных периодических изданиях, зачитывались на концертах и по радио, звучали со сцен студенческих театров разных городов, были положены на музыку Алексеем Рыбниковым и Микаэлом Таривердиевым...


     Ребенком вглядываясь в те строки и лица, не все понимала, не все могла объяснить. Открывала позже - и плакала.


     "Дети - создания маленькие и любят все уменьшительное. Чтобы казаться больше, каждый ребенок хочет чего-то совсем крошечного. Солнце дети называют солнышком, и это так трогательно: одно солнечное пятно во много раз больше, чем вся наша смешная планета. Однажды одна японская девочка посмотрела в небо и сказала:

     - Мама, смотри! Грибочек!"



     В книге много войны, крови, смерти - потухших и пыльных чернот мира. Но приглушенность эта тает с каждой новой страницей. Душами беспокойными оказываются замершие на бумаге глаза. Оживают облезлый манекен, сигаретный дым, купе поезда и ожерелье из ромашек. В словах что-то рвется и краснеет - хотя не выбивается ни один полутон за границы серого, черного и белого. Сложносочиненный фотоальбом и сборник баллад, записанных из миллионов жизней - горьких и счастливых, - голосами звонкими, хриплыми, несмолкающими. Выбор верлибра как формы максимально оправдан богатством интонаций и громкостей людской речи: крики, шепот, ритмы дыхания слышны, и все они разные - словно древние колыбельные, плачи и марши. Сам Ашкенази долгое время работал на радио и знал о человеческом голосе очень много.


     "Есть только две категории женщин, дорогая: женщины ждущие и те, которых ждут. Если бы мысли было слышно, дорогая, улицы бы задыхались в женском крике, молящем о любви, дорогая, молящем о любви… Так что на самом деле все женщины ждут. Правда? И те, которых ждут".




     При исключительной художественности и качестве фотографий в "Шкатулке" следует сказать, что считать их иллюстрациями к стихам все же нельзя, как и стихи - подписями к фотографиям. Сплетены два искусства очень тонко, иногда звуча в унисон, а иногда - режущим слух аккордом. И невозможно сказать в каждом конкретном случае, что появилось первым - фото или текст рядом.

     Хрупкая красота и горькая улыбка прорастают в "Черной шкатулке" сквозь скорбь и слезы. Сны, молитвы, песни, возникшие в мучительной горечи или тихой печали. Дети, рожденные посреди смятых морщинами стариков, словно тугие бутоны цветов в ломких сухих ветках.


     "В один прекрасный день человек узнаёт, что он представляет поколение. Начинает носить ковбойку или „конский хвост", или томик Рембо, или золотой крестик, или шляпу с широкой лентой, или гитару и кеды. Отец нас не понимает, он - другого поколения. Отец считает, что надо рано ложиться и вовремя вставать. Кто раньше встает, больше берет. В знании - сила. Без труда не вытащишь и рыбку из пруда. Любовь зла… От добра добра не ищут… Как аукнется, так и откликнется… Сколько веревочке ни виться… Не рой яму другому… И „не высовывайтесь из окна", и „не разговаривайте с водителем", и не встречайтесь с незнакомыми мужчинами. И вообще глядите в оба. Ясно?!


     Каждое новое поколение могло бы вступить в жизнь, вооруженное до зубов опытом родного отца и деда. Но оно всякий раз хочет все испытать с самого начала".




     Мудрость историй, записанных в "Черной шкатулке", делают ее похожей на сборник сказок. Сам автор обозначает их тремя словами - напевы, баллады, романы. Здесь все вариации человеческих проигрышей - от трогательной несбыточности до шокирующей утраты. Но как бы ни были искалечены тела и судьбы лиц, мелькающих на страницах "Шкатулки", в одном не сомневаешься: живого и человеческого в них ничуть не стало меньше, а может, и больше. И сила, и доброта, и правда - возникают сами, растут без слов, которые их должны обозначить, выхватить из земли: они сами - земля, хлеб, насущное наше.


     "В одном храме выложили стену необычной мозаикой. Из букв, цифр и крестиков. То была мозаика из имен и фамилий, из Адамов, Яковов, Циль и Давидов, из Эмилей, Соломонов, Иосифов, Рахилей, словом: из евреев. И у всех был один надгробный камень, холодный, гладкий, с тонкими прожилками. И ни одного цветка возле них, и не цвели здесь плакучие ивы, и никто не ходил по тропинкам с лейкой. Да и к чему поливать из лейки буквы?


     Несколько раз сюда приходила женщина и все искала на стене свое имя. Мы ей говорили: - Верно, вы ошибаетесь, пани, вы еще живы. Смотрите, пани, у вас в кошелке свежая капуста! Но она водила по стенке маленьким, почти детским пальчиком, и продолжала искать свое имя. - Нет, нет, - говорила она при этом, - я тоже должна быть где-то здесь, между Львом и Иосифом".


     "Черная шкатулка" - книга хранящая. Книга ладоней, лиц и босых ног. Книга невысказанного, неувиденного, непрощенного. Шкатулка, которую прячут от детей на самой высокой полке. Но не от страха за драгоценные кольца и серьги - это не страшно сломать. Просто - прячут. От любого ребенка.


     "На земле нет радиостанции, которая бы передавала надежды и страхи бессонной ночи, голову, взметнувшуюся над подушкой, босые ноги, опускающиеся на холодный пол, жаркий ночной шепот, скрип двери, щелчок выключаемого ночника, вопросы, обращенные во мрак за окном: Когда ты вернешься? Где ты? Почему ты не ешь? Что с тобой? У радио своя программа: духовая музыка, потом „Героическая" и снова духовой оркестр".


Фотографии: Наталья ПОПОВА



You May Also Like

0 коммент.